Братья Тур
Слово о полку Игореве
// Сталинский сокол 11.01.1942
Сначала машины не было видно в низких снежных облаках, только слышался хмурый рокот мотора, потом из мутного молока показался темный, почти черный силуэт бомбардировщика, идущего на снижение. Когда люди на летном поле побежали к приземлившейся машине, сквозь снежную пургу, поднятую винтом, из кабины появились пилот в собачьих унтах и человек в штатской шубе и каракулевой шапке.
* * *
История гибели Ольги Несторович вкратце такова. Тридцатилетняя женщина, она была учительницей в большом приладожском селе, где иногда на черном небе можно было видеть отблески северного сияния. Белоголовым детям рыбаков она преподавала русский и немецкий языки, арифметику, географию и даже пение.
* * *
Ее хоронили у фронтовой дороги, под низким зимним небом – древним русским небом, под которым было сложена еще «Слово о полку Игореве». Мимо невысокой могилы шли тягачи, громыхали кухни, тяжко гремели гусеницы танков.
– Как дела, профессор? – нетерпеливо и взволнованно спросил командир эскадрильи.
– Спасти не удалось, – ответил, сосредоточенно протирая запорошенные очки, человек в каракулевой шапке.
Когда в село вошли немцы, она в первую неделю, пока школа была еще открыта, продолжала регулярно занятия по программе Наркомпроса. Как раз в это время она проходила со своими воспитанниками «Слово о полку Игореве».
– «Реки мутно текут, – читала оно спокойным, ровным голосом, – знамена шумят, вороги идут от моря и до моря. От всех сторон обступили русские полки. Шумом наполнили поля бесовы дети, а храбрые русские перегородили им путь червонными щитами».
Ребята сосредоточенно слушали старинные слова вещего Бояна, а голос учительницы меж тем наполнялся волнением и печалью.
– «И застонал, братья, – читала она, – Киев от печали, а Чернигов от напастей. Разлилась тоска по русской земле, глубокая печаль потекла среди степей...».
Через несколько дней, придя в школу, дети застали в классах мохнатоногих обозных лошадей, жующих сено с пола. Обломки парт трещали в печах. Из глазниц Пушкина на портрете Кипренского торчали два окурка – видно, кто-то упражнялся в меткости, стреляя окурками в цель. Ольга Ивановна спросила: как же быть с занятиями?
– Ей-богу, дорогая девушка, – на грубом баварском диалекте сказал немецкий унтер, – германские лошади в этих классах принесут больше пользы, чем русские ублюдки...
– Простите, господин офицер, – ответила Ольга Ивановна, – я не понимаю по-немецки...
И она стала, не спеша, собирать книги школьной библиотеки, разбросанные на полу, глобусы, карты и линейки. Немецкие солдаты, не стесняясь, болтали при ней, не подозревая в своей тевтонской самонадеянности, что она знает их язык, литературу и историю дух народа гораздо лучше, чем они сами. Внезапно она услышала среди ничего незначащей солдатской болтовни несколько фраз, приковавших ее внимание.
– Надо пораньше лечь спать, – говорил толстяк с пшеничными усами, – завтра в пять утра начнется жара...
Она замедлила свою работу и по обрывкам фраз поняла, что есть приказ по войскам начать в пять часов утра наступление. Собрав в узелок нехитрый школьный скарб, она вышла из школы, задами пробралась за деревню и побежала лесом. Задыхаясь, бежала она по свежему снегу в пронизывающем ветре. Скоро показалась в дымном тумане быстрая, порожистая северная река. Взорванный мост нелепо горбатил свой обугленный костяк. Обычно река становилась поздно. Но в эту зиму по ней уже шло первое сало.
Ольга Ивановна, секунду подумав, спустилась с крутого берега, сняла туфли и полушубок и прыгнула в реку. Будто тысячи ножей ударили ее в спину и в бока, серебряные звезды затанцевали в глазах. Но она поплыла, борясь с ледяным течением, ударяя иногда ребром ладоней о крупные льдинки. Скоро она перестала чувствовать свое тело и руки; взглянув вперед, она увидела, что берег еще далек, и ей чертовски захотелось закрыть глаза и перестать взмахивать руками. Это желание было таким сильным и соблазнительным, что она на секунду именно так и поступила, захлебнувшись ледяной водой, но потом пересилила себя и продолжала плыть...
Только выйдя на противоположный берег, она услышала треск и поняла, что немцы но ней стреляли. Собрав последние силы, босая, она побежала по снегу, и через час ее задержало сторожевое охранение нашей обороны.
Сведения, принесенные учительницей Петрович, оказались столь важными, что командир батальона счел нужным, покрыв учительницу тремя полушубками, отвезти ее в штаб полка, командир полка – в штаб дивизии. Из дивизии на связном «У-2» ее доставили в штаб корпуса. Низкорослый бритоголовый генерал, выслушав ее, сказал серьезно:
– То, что вы сообщаете, товарищ, очень, очень ценно. Мы давно имели данные о готовящемся наступлении, но точно день и час... Командование армии весьма признательно вам, товарищ... Простите, как ваша фамилия?
Но Ольга Ивановна уже не могла отвечать. Ее тряс озноб, усиливавшийся с каждой минутой. Через час она лежала в сорокаградусном жару в избе политотдела. Военврач, вызванный к ней, констатировал пневмонию, воспаление легких – результат простуды. Она начала бредить.
– Кони ржут за Сулой... – бредила она. – Трубы трубят в Новгороде, блещут боевые знамена в Путивле...
Меж тем сведения, сообщенные учительницей, дошли до командующего армией, и он отдал приказ о контрнаступлении. Артиллерия начала подготовку, авиация полетела бомбить вражеские колонны. Весь день в хмуром зимнем небе гудели эскадрильи наших бомбардировщиков, корпусная артиллерия била так, что зарево на небе стояло непрерывно.
Наступление немцев было сорвано...
Здоровье Ольги Ивановны резко ухудшилось. Консилиум военных врачей пришел к выводу, что для спасения необходимо вызвать профессора-специалиста, знаменитого В-ского, и немедленно дать больной сульфидин. Но до города, где жил профессор, было несколько сот километров, а сульфидин, к несчастью, кончила в армейском госпитале.
Тогда командир авиационной дивизии отдал приказ послать скоростной бомбардировщик за профессором В-ским. Через два часа быстроходная боевая машина доставила профессора в деревню, где помешался штаб армии. Трое суток профессор дежурил у изголовья учительницы. Начальник госпиталя, старый кадровый врач, служивший еще в японскую войну, вязавший тысячи смертей, вытирал слезы когда она умирала.
Отгремят выстрелы, пройдут танки и времена, и, как сказано в вещем «Слове»: «Дружины поганых птицы крыльями прикроют, а звери кровь их вылижут».
А память об учительницы Нестерович будет жить в веках, как голос Ярославны!
Братья Тур.