Л. Кассиль 

Ночная ромашка
// Сталинский сокол 27.03.1942

Рассказ

Воскресная передача была назначена на 21.20. Я должен был читать по радио свой рассказ о том, как однажды жизнь человека в течение девяти коротких минут... Впрочем, это я доскажу когда-нибудь... А сейчас я хочу рассказать об одной встрече, которая произошла у меня в тот вечер.

Ночь у нас в Москве была темная. Бушевала метель. В городе – ни огонька. В двух шагах не разглядеть было человека. И на улице, у самого под’езда радиостудии, я едва не наткнулся на маленькую фигурку. На груди слабо светится ромашка – стеклянная, с фосфором – московская новинка. Меня окликнул голос. Ломкий, низковатый. Мне показалось сперва – мальчик-подросток.

– Товарищ, где здесь можно передать письмо на фронт по радио?

Подошел поближе, вижу – это девушка в шинели, с вещевым мешком за спиной, в шапке-ушанке. Писем к нам приносят много, я не удивился вопросу, сказал только, что письма сдаются в другом месте и, кроме того, сегодня день воскресный, выходной, да и поздно вообще, никого в отделе нет.

– Нет, мне обязательно сегодня нужно, сейчас! Пожалуйста, я вас очень прошу, передайте сейчас же это письмо... Вы ведь на радио работаете? Вот тут все написано. Сейчас же передайте по радио!

И сует мне в темноте письмецо.

– Я вас очень прошу. Это очень важно. Вы даже не представляете себе как, это важно.

– Нет, но представляю, – говорю, – действительно. Я передам ваше послание в отдел писем на фронт завтра.

– Нет, нет! Завтра уже поздно будет. Сегодня надо, сейчас же! Он же там ждет, на фронте. Он тревожится. Я вам сейчас все об’ясню. Понимаете, у меня есть... одна подруга.

– Угу. Подруга? Понимаю.

– Да – подруга. И вот она... то-есть я должна... вернее, я обещала ей, что он...

Я говорю:

– Слушайте, как вы сами разбираетесь в таком количестве местоимений: вы, она, я, он?.. Тут так темно, что я уже сам заблудился среди этих дремучих местоимений. Мне кажется, что у вас крайне запутанное положение. Вы говорите о своей подруге «я», а подруга, должно быть, говорит про себя «она»? Что это, вы покраснели, кажется?

– И ни капельки нет! С чего вы взяли? Вот уж... И вообще, откуда вы знаете? В такой темноте ничего же не видно.

А сама все-таки стащила с руки варежку и украдкой коснулась тыльной стороной пальцев своих щек – одной и другой.

– Ну, ладно, – говорю, – выкладывайте, девушка, все ваши местоимение, а то я опоздаю. Так кто же он такой? Лейтенант?

– Младший.

– Прекрасно. Так где он, ваш младший лейтенант?

– Никакой он не мой... Просто одна моя подруга...

– Уф!.. Ладно! Где он, одной вашей подруги младший лейтенант?

– Вот в том-то и дело, – говорит, – что мы никто не знаем. Мы были в одной группе... с подругой моей. Мы обе – комсомолки и пошли добровольцами в партизаны. Действовали там на одном участке. А отряд этого лейтенанта, которому подруга письмо передает, тоже там действовал. И мы выполнили одно важное задание. У нас целая группа была все девушки. Мы уже в двух операциях участвовали. Девять немцев убили совершенно самостоятельно. Честное слово! Ну, вот пошли, значит, на задание. А этот самый лейтенант младший, мы с ним, т. е. они с этой моей подругой еще с института друзья. Он у нас военные предметы преподавал. Он очень интересный и славный такой, его все у нас любят.

– Чувствую, – говорю я.

– Нет, правда! Замечательный человек! Смелый такой! И он очень хорошо относился... к моей подруге.

– А она?

– Она какая-то странная. Очень уж скрытная. Это прямо ее несчастие. Я ей говорю: «Ты скажи ему, ведь он сам...». А она мне...

– Ну, опять пошли местоимения.

Она тихонько усмехнулась в темноте.

– Хорошо, я постараюсь без местоимений. И вот, понимаете, перед тем, как итти нам на задание, у них там что-то вышло. В общем, обидела она его. Не так сказала, как надо. И сама теперь мучается. Они даже не попрощались как следует. Он только сказал мне... то-есть нам... нам, конечно: «Вы, девушки, там за Лидой посмотрите. Знаете, какой у нее характер. Зарвется далеко и пропадет ни по чем. Обещаете?». Ну, конечно, все обещали. И так как задание было очень трудное, опасное, могли нас окружить или отрезать, условилась, чтобы зря за нас не тревожились. Времени много может пройти, пока мы обратно выберемся. И срок установили крайний – три месяца. Вот уже если через три месяца о себе весточки не подадим, значит, нет нас в живых. Это было пятнадцатого декабря, а сегодня пятнадцатое марта. Понимаете? Последний день срока. Он ждет там...

– А что же, – спрашиваю я ее, – вы на последний день это оставили?

– Мы в пути задержались. В госпитале лежали обе – подруга и я. Мы тогда попались, и меня... ну, то-есть подругу, ранили... а я... словом, одна наша девушка, тоже раненная в обе ноги, на себе вытащила ее. Пять километров тащила. Взвалила на себя, сама локтями на лыжи оперлась, так и ползла двенадцать часов... Потом, пока нас подобрали да пока в госпиталь отвезли, лечили покуда, вот три месяца и прошло. Конечно, я ему... то-есть мы, писали... Только ответа никакого нет. Но это все равно, где бы он сейчас ни был, он ждет, я уверена. Ведь сегодня пятнадцатое марта, последний день, как мы условились. И подруга очень мучается, и он, наверно, там страдает, беспокоится. Я вас очень, очень прошу, передайте сейчас же. Вы только скажите, что лейтенанту Сергею Тарасовичу Власюк кланяется его... Ну, знакомая... Лида Коромыслова. Тут все написано. Пожалуйста, сделайте это. Я сейчас еле добралась, прямо с вокзала, думала, не поспею, только что наш поезд пришел...

Мне надо было спешить на передачу, я двинулся к под’езду, она пошла рядом. По неровному звуку ее шагов я понял, что она прихрамывает.

– Знаете, – сказал я, – не очень-то хорошая у вас подруга. Во-первых, прячется за вашей спиной, во-вторых, заставила вас ночью в такую пургу в темь с больной ногой бежать сюда, прямо с вокзала.

– Ну, и что ж такого? Она устала с дороги, а я хоть и маленькая, а сильнее ее. Правда, правда!

Я видел перед собой в темноте ее маленькую, крепкую фигурку в шинели, но не мог рассмотреть лицо. Только слабо и застенчиво светилась на ее шинели фосфорическая ромашка.

– А где это вы успели московскую ромашку приобрести?

– А это в метро у вокзала продавали. Хотите я вам подарю на память, чтоб не забыли? Нет, это уж не от подруги, а от меня лично.

И прежде чем я успел возразить, она мигом отколола с шинели и сунула мне в руку светящуюся брошку.

– Так вы передадите сейчас? Ну, и спасибо же вам за это! Прямо не знаю, как спасибо! Если бы вы только знали...

– Я знаю.

– Нет, не знаете вы ничего. Вот вы, наверно, думаете, что я и есть Лида самая. Совсем и нет! Меня зовут... Ну, это не важно... Вы там прибавьте, когда передавать будете, что еще привет шлет Кутя. Это меня в отряде так звали: Кутя... А вот ползла-то пять километров – это верно я. Это я Лиду вытащила. Только вы этого не передавайте, а то он подумает, что я отличиться захотела, ради него старалась, а я тогда об этом и не думала.

Я нашел в темноте ее руку в заячьей варежке и крепко пожал.

– Знаете, – вырвалось у меня, – на месте лейтенанта я бы...

– Нет, что вы... Лида хорошая, красивая, видная собой... И потом... – она вздохнула, – когда я ее тащила, тогда у меня лицо сильно обмерзло... даже операцию делать пришлось потом... Сейчас в темноте это не видно... Это уж на всю жизнь.

Она мягко высвободила свою руку, и я не решился удержать ее в первую секунду, а потом было уже поздно. Метель словно сдула ее в темноту. Только на ладони моей остался светлячок-ромашка. Я едва не опоздал к началу передачи, но вместо того, чтобы читать уже об’явленный диктором рассказ, выполнил с разрешения редактора свое обещание.

– Младший лейтенант Сергей Тарасович Власюк! – сказал я в микрофон, – передаем вам привет от ваших друзей Лидии Игнатьевны Коромысловой и от девушки, которую зовут Кутя, – очень хорошей девушки, поверьте мне, товарищ младший лейтенант! У нее один только недостаток – слишком много местоимений, за которыми она прячет свое прекрасное сердце...

И я рассказал о своей встрече.

Прочесть об’явленный рассказ мне уже не пришлось, у меня кончилось мое время. Я извинился перед слушателями за то, что не по назначению использовал отпущенные мне минуты. Впрочем, не думаю, чтоб кому-нибудь было жалко этого вечера, который мы уступили такой стоящей девушке.

А потом я побрел домой по затемненным и вьюжным московским улицам. Зеленый огонь светофоров указывал мне дорогу, я слышал сквозь шипучий ветер мерный шаг комендантского патруля. И на моем пальто легонько светилась подаренная мне ромашка – скромный ночной цветок военной Москвы, от которого исходит голубоватый снег, нежный и затаенный…

Л. Кассиль.