Константин Финн 

Подруги
// Сталинский сокол 29.03.1942

Рассказ

Когда подруги провожали ее на фронт, был летний, тесный день. Маленький вокзал северного города был переполнен людьми. Гудели паровозы, заглушая человеческие голоса. Сутолока. Крики. И все, что хотела сказать люди на прощанье друг другу, все это получало тут, на вокзале, не тот смысл, чего был задуман заранее. Нежные слова, что предполагались, неожиданно превращались в насмешливые, холодные, и наоборот: задуманное вежливым и сухим прощанье становилось вдруг сердечным, душевным. Все двигалось тут, на вокзале, все меняло свой смысл, точно это не был обычный каменный дом с почерневшими от времена белыми стенами, с башенкой, в которой были врезаны часы, а был несущийся с грохотом и лязганьем поезд, один из тех, что отходили от платформы этого вокзала ежечасно.

Подруги и сама Таня в эти последние минуты прощанья друг с другом шутили неизвестно зачем.

– Смотри, Таня, – сказала Надя Козлова, – не влюбись там в какого-нибудь бригврача.

И все засмеялись, хотя ничего смешного в этой фразе не было.

Надя Козлова на самом деле хотела сказать вот что:

– Танюша, милая. Как мне тоскливо без тебя. И кто теперь будет вместо тебя в общежитии на соседней койке? Неужели Маруся Платонова? Неужели с ней я буду теперь шептаться но ночам? Да разве я когда-нибудь променяю тебя на кого-нибудь? Увидимся ли мы с тобой, Танюша, в жизни? Господи, как я подумаю о том, что приду через полчаса в общежитие и увижу, что на тумбочке между нашими койками нет твоего зеркальца, твоей пудреницы!..

И она подумала об этом и заплакала. Заплакали подруги Тани и сама Таня. Тут они сказали друг другу те девичьи, нежные торопливые слова, которые произносятся сердцем и запоминаются надолго.

– Я буду о вас всегда помнить, – сказала Таня сквозь слезы. – Я буду часто писать вам.

Но письма от нее приходили редко. Она работала медсестрой в прифронтовом лазарете, и у нее совсем не было времени. Лазарет помещался в маленьком городке. Днем – перевязки, по вечерам же, когда можно было отдохнуть, об’являли воздушную тревогу. Фашистские самолеты ежевечерне рвались к городу.

Когда об’являли тревогу, нужно было переносить раненых в подвал. После отбоя их несли обратно в палаты. На это уходило время до рассвета. Три, четыре часа сна, и снова перевязки.

Подруги почти что ничего не знали о ней. Подруги жили так же, как прежде. Месяца через полтора они должны были окончить медицинский техникум и тоже отправиться на фронт, пока же жизнь их шла размеренно, однообразно, ничего в ней не происходило особенного.

Это случилось хмурым, туманным утром. Еще вчера Таня получила задание – вылететь на фронт за тяжело раненными. Она впервые получила такое задание и ночь провела без сна.

Санитарный самолет минут через двадцать пять после вылета приземлился около эвакопункта. Таня вышла из самолета, огляделась. Туман рассеивался, и видны были далекие поля, сливающиеся с небом. Гудели орудия. Здесь начиналась война. Вон там, за тем лесом, были вражеские окопы. Таня поглядела в ту сторону и подумала о том, что земля, где вырыты эти окопы, небо, что стоит над ними, все это не наше сейчас, все это принадлежит врагу. Это была Смоленская область. Россия. Все тут было русское: и небо, и поля, и леса, и птицы. Таню охватила злость.

Она стала переносить вместе с санитаром раненых в самолет. Она говорила раненым нежные слова и злобно поглядывала то и дело в сторону немецких окопов. В небе раздалось гудение мотора. Это был «Мессершмитт-109». Он и окружился над эвакопунктом и улетел. Очевидно, это был разведчик. Раненые уже были в самолете. Летчик, молодой парень с усталыми и добрыми глазами, сказал Тане:

– Ну-ка, товарищ медсестра, давайте, садитесь. Время не будем терять.

Он поглядел на небо. Небо было сейчас чистое и тихое.

– Гудит, подлец, – сказал летчик, намекая на «Мессершмитта». – Гудит, слышу, гудит. Давайте, товарищ медсестра, не задерживаться.

Самолет поднялся ввысь. Самолет шел медленно. Он был сильно нагружен. Минуты через две справа показался «Мессершмитт». Он шел на санитарный самолет, а когда приблизился, открыл пулеметную стрельбу. Пуля просвистела над головой Тани. Потом еще одна. Треск оглушил ее, что-то лопалось чуть ли не в самом ее ухе. Один из раненых вскрикнул, захрипел. Он был убит наповал. Пулей сорвало с головы Тани пилотку.

Летчик вел машину на посадку. «Мессершмитт» шел за санитарным самолетом, стреляя в упор. Таня поглядела вниз. Они были уже почти у самой земли. Камни. Летчик посадил машину на камни и выскочил из кабины. В глазах его не было больше ни доброты, ни усталости. Это были теперь совсем другие глаза. Они, казалось, изменили даже цвет. Это были злые глаза.

Таня выскочила из кабины. Она схватила под руки раненого бойца и вытащила его. Она задыхалась. Маленькая, почти девочка, она взвалила себе на спишу раненого и понесла его, стараясь унести подальше от самолета. Она прошла так шагов десять. Сердце выскакивало из груди. Вот-вот она упадет.

– Еще шаг, – говорила она себе и делала этот шаг через силу. – Еще шаг. Еще шаг.

Наконец, она опустила раненого на землю и упала рядом с ним. Она лежала с минуту, тяжело дыша. Летчик быстро нес на спине одного раненого. Он был сильным, этот летчик, и ему было не трудно.

– Тебе не надо таскать, – крикнул он Тане, увидав, что она лежит на земле и тяжело дышит. – Я сам перетаскаю всех.

Он положил раненого на землю, обернулся к самолету и закричал. Дым, чуть заметный, робкий и тихий, шел от самолета.

– Горит мотор, – закричал летчик и бросился к машине.

Таня прибежала к машине через полминуты после него. Дыма было уже больше. Из одного места он вырывался острой, шипящей струей, точно вода из шланга.

Летчик и Таня взвалили себе на спину раненых и побежали с ними в поле. Теперь нельзя было терять ни секунды. На этот раз Таня упала вместе с раненым на землю шагах в пяти от самолета. Она сейчас же встала на ноги и побежала обратно. Мотор горел. Вытаскивая раненого из кабины, Таня обожгла руку. Теперь она не знала, когда она подбегает к самолету и вытаскивает раненого, когда вместе с ним падает на землю в нескольких шагах от самолета. Все слилось в ее сознании. Крики и стоны наполняли ее уши. Она сама тоже что-то кричала. Она обожгла шею, ногу, но боль от ожогов проходила мгновенно. Летчик тащил сейчас на себе двух раненых. Толстая, как шнурок, красная жила билась у него на лбу. Летчик и Таня столкнулась. Упали. Вскочили и снова побежали к самолету.

Дым и пламя разрывали самолет на части. Треск стоял такой же, как полчаса, назад в воздухе, когда стрелял фашистский пулемет. Таня бросилась к самолету. Огонь не пускал ее. Она подбежала с другой стороны. Огонь и тут бросился на нее злобно. Таня что-то закричала и полезла в кабину. Огонь резал ее, как бритва. Он хотел зарезать ее насмерть. Она не давалась. Она охватила под руки последнего раненого и потащила из кабины. Она вытащила его и упала вместе с ним у самого самолета. Дым вился над ними. Кусочки огня вырывались из них, как от костра. Летчик подбежал к ним, упал на них и затушил огонь.

Подруги Тани дней черед десять получили письмо. Вот первая фраза этого письма:

«По просьбе Тани Козловой вам пишет начальник госпиталя батальонный комиссар Левин. Она просит вам передать привет. Она говорит вам, что ждет вас скорее на фронт».

Дальше следовало описание того, что произошло с Таней. Через несколько дней Таня получила письмо от подруг. Она лежала перевязанная на койке и дремала. Ей положили письмо на тумбочку, и через час, проснувшись, она увидела письмо. Конверт был меленький. Таня узнала почерк Нади Козловой и улыбнулась письму. У нее не было сил дотянуться до письма, порвать конверт. Она лежала, глядела на письмо и улыбалась. Она знала, что пишут ей подруги.

Она поглядела на тумбочку. На тумбочке стояли зеркальце в полупившейся оправе и маленькая белая из пластмассы пудреница.

– Подружки мои, – сказала она тихо.

Она закрыла глаза. Ей стало очень хорошо на душе. Она знала, что подруги приближаются. Стучат колеса поездов. Гудки. Она знала, что они уже близко. А с ними ей еще будет лучше.

Константин Финн.