С. Нагорный
Маринка
// Сталинский сокол 22.05.1942
Рассказ
* * *
Весь наш полк помнил случай с пакетом, который был доставлен Пучковым командиру особой группы, действовавшей в тылу у немцев. Эта история в свое время прогремела по всему фронту, увеличив и без того громкую славу о Пучкове, как о летчике замечательного мастерства и отвага.
Мы снова перебазировались.
Вечерело, когда Пучков, я и Нейман сели на новом аэродроме.
– Вот мы и дома, – пробасил Пучков, оглядывая незнакомое поле с темноватым предвесенним снегом.
Тропинка, которую пробили в снегу прибывшие раньше нас техники, вела за бугор, к ветряной мельнице. Дырявые крылья ветряка тянулись к закату и дрожали, как рука нищего.
Недалеко от мельницы, в наскоро вырытой землянке расположился командный пункт.
Пучков – командир звена – доложил.
– Ваша хата будет четвертая с краю, – сказал оперативный дежурный. – Завтра в 7.00 назначен первый вылет...
Мы пошли, не торопясь, как обыкновение ходишь после полета, когда по горло сыт скоростью. Нейман впереди, я за ним, а Пучков сзади. Стемнело. Наступил сырой и скользкий мартовский вечер.
– По-моему, – не оборачиваясь, сказал Нейман, – четвертой хаты нет... Сразу пятая.
Там, где раньше стоят дом, было только темное пятно на снегу.
Неуклюже перевалив черев сугроб, с сумкой в одной руке, с чемоданом в другой, Пучков догнал нас.
– Должно быть, сожгли, – произнес он, опуская чемодан на снег.
– Интересуюсь, почему именно эту хату они сожгли? – опросил Нейман.
– Пошли дальше, – позвал я.
Мы постучались в следующий дом.
Если бы вспомнить все дома, в которые пришлось нам за время войты стучаться, всех людей, уступавших нам свое место у теплой печки, всех детей, возившихся с нашими ремнями и сумками!..
Не знаю, как вы, но я, ведя при каждом перебазировании новых людей, думаю о том, как связала война всех нас общей заботой и надеждой, о том, как мы укрепились доверием одного к другому. Война многих разлучила, но она же дарит нам каждый день все новые и новые встречи с разными людьми. И никогда так легко и крепко не слаживается дружба, как на войне.
– Здравствуйте, мамаша, – прогрохотал Пучков, когда мы вошли в хату и увидели женщину, возившуюся с керосиновой лампой.
– Здравствуйте, – очень тихо ответила хозяйка. – Больной мальчик у меня...
Разгоревшийся фитиль осветил ее лицо. Оно было печально.
Пучков на цыпочках отступил к двери.
– Извиняемся, гражданка… Вам, понятно, не гостей теперь принимать, – сказал Нейман.
Мы взялись за свои сумки, планшеты и саквояжи, которые только что с удовольствием сложили в углу у двери.
От кровати, над которой склонялась женщина, доносится шопот. Потом хозяйка повернулась к нам и с улыбкой сказала:
– Хлопец спрашивает: может, вы летчики?
И мы остались в этой хате. Мальчик – его звали Петрусь – не хотел, чтобы мы уходили, и мать его была рада тому, что он оживился. Блестящими черными глазами он жадно разглядывав нас, и мы при тусклом керосиновом свете, в своих огромных унтах и шлемах, казались ему, должно быть, добрыми великанами из сказки.
К счастью, наш Нейман был сластена, и у него оказались конфеты.
У Петруся давно накопились вопросы, касавшиеся авиации. Нужен был только случай. Скажу прямо: я никогда не думал, что один слабый двенадцатилетний мальчик способен изнурить трех здоровенных летчиков-истребителей. Петрусь доказал мне это. Его любознательность не знала пределов. В конце концов мы с Нейманом схитрили и посоветовали мальчику сосредоточить огонь на Пучкове, так как он командир звена. Бедному Ване пришлось выкладывать свою эрудицию.
Но неожиданно Пучков был вознагражден.
Но лишь немногие знали, что в лесу, по ту сторону фронта, Ваня встретил Марину, девушку из партизанского отряда, девушку с золотыми волосами, красивую и смелую, короче говоря – встретил ту самую девушку, которую – так показалось ему – искал всю жизнь... Она помахала ему вслед рукой, когда, он взлетал на лесной поляне, но ничего между ними не было сказано за те несколько часов, которые Пучков провел в особой группе. Война устроила им это единственное свидание, война и разлучила их. Он улетел в свой полк, девушка осталась в лесу. Но кто запретит себе мечтать о встрече?..
Я ковырял тупым ножом консервную банку и тихонько поругивал Неймана за то, что наш спирт почему-то оказался в бидоне из-под эмалита, когда услышал голос Петруся, рассказывающего Пучкову, как и почему была сожжена соседняя – четвертая – хата.
– Ой, и страшно ж было, когда они начали стрелять с миномета! – рассказывал Петрусь. – Мама, меня с погреба не пускала, но я у дверцу все равно видел, что они окружают председателеву хату со всех сторон, и я маме сказал про это, и мамка заплакала, что тетя Марина теперь пропала... Я бы тоже плакал, но мне надо было смотреть у дверцу, а другие все плакали, наверно, все наше село, ведь тетю Марину, хотя она учительница, любят не только маленькие, – все любят... Я знал, что Марина еще живая, потому что у ее брата–председателя быта винтовка-самозарядка, типа Эс-Вэ-Тэ, а у Марины – автомат, и я слышал, как она стреляет – сначала в одну сторону, потом в другую. Но винтовки председателевой уже не было слышно, и я подумал: «Значит, его убило и тетя Марина осталась одна...». А немцы ползли к хате и с огорода, и с улицы, а несколько человек били пулеметом с под угла нашей хаты, и миномет стрелял. Ой, как противно стреляют минометы! Как будто большущая кошка плачет...
Все, кто был в хате, слушали теперь Петруся. Даже мать его, положив руки на колени, смотрела на мальчика усталыми, печальными глазами и слушала.
Пучков сидел будто каменный. Великанская тень от его головы и плеч, как прибитая, висела на стене.
Петрусь рассказывал:
– Потом стало тихо-тихо и так страшно, хуже, чем когда стреляли... Немцы встали и так себе спокойно пошли к хате, потому что оттуда никто уже в них не бил. Они подошли к двери, и я подумал, что сейчас они вытащат на улицу мертвую тетю Марину, чтобы разрубить тесаками, как деда Юхима, или повесят на столбе, как нашего Коваля... И тогда я порестал смотреть у дворцу, а спрятался подальше в погроб, чтобы ни за что не увидеть этого...
Тень Пучкова на стенке дрогнула и снова застыла.
– Я сижу в самом углу погреба, и мама гладит меня по голове, и вдруг, понимаете, – продолжал мальчик, – как бахнет!.. И еще один раз! Я говорю маме: «Это граната! Это тетя Марина, она еще живая, она лупит гранатами немцев!» И стало слышно, как они кричат. Тогда я опять начал выглядывать у дверцу и увидел, что тетя Марина бежит с автоматом на ту сторону улицы, останавливается, стреляет и опять бежит, а немпы все полегли, открывают по ней огонь, но опоздали: она огородами, по-за клуни, в овраг, а там уже лес... И убежала!
Мальчик перевел дыхание и, улыбаясь, оглядел всех нас.
– Где же она теперь? – глухо опросил Пупков.
– А воюет! – ответил Петрусь. – Теперь она будет воевать, аж пока война не кончится!
...Ночью я неожиданно проснулся от легкого толчка в плечо.
– Не спишь? – спросил Пучков.
– Конечно, сплю, – ответил я с досадой.
– Про Марину слыхал?
– А что? Таких случаев сколько хочешь...
– Не про то я тебе толкую, – сердито, по-владимирски заокал Пучков. – Марина-то как раз моя, помнить – рассказывал...
– А-а... вот в чем дело! – притворно удивился я. Значит, та самая Марина и есть...
– Пошел к черту, не ломайся!
И мы проговорили до утра, о чем? Трудно вспомнить. Говорили, какие бывают случайные встречи в жизни, о войне и о мире, какой он будет после нашей победы, говорили о Марине и о том, что значит для человека потерять в бою брата... Говорили также о новых машинах, полученных в полку, и о мальчике Петрусе, который тяжко дышал и порой стонал во сне, потому что болезнь воспаление легких, – как схватила его в сыром погребе, так до сих пор и не оставила, и жизнь боролась в нем со смертью, медленно и трудно ее одолевая... А по временам мы ни о чем не говорили, а только лежали с открытыми глазами и прислушивались: мартовский ветер в ночной тишине приносил к самым окошкам далекий гул артиллерийской канонады. В огромном мире, вокруг хаты, в которой лежал больной мальчик, жизнь боролась со смертью.
Утром, идя на аэродром, мы остановились у той кучи золы и перегоревшей глины, которая была на месте председателевой хаты.
– Интересуюсь, – сказал Нейман, – какой был им смысл сжечь хату, когда в ней уже никого не было?..
Никто ему не ответил. Пучков наклонился и, что-то подняв из золы, подул на ладонь. Я увидел гильзу, позеленевшую гильзу от патрона. Такими патронами набивают диск автоматов.
– Пошли, – сказал Пучков. – В 7.00 вылетать...
Он спрятал гильзу в карман гимнастерки.
И как было назначено, в 7 часов он повел наше звено в сторону фронта, на поиск врага. Мы шли в строю пеленг – Пучков, за ним я, и замыкающим Нейман.