Николай Богданов
Тайна Володи Гусарова
// Сталинский сокол 14.08.1942
Иргашу Пазылову повезло, – из далекого Узбекистана он попал не только на войну, но даже в партизанскую авиацию. В эскадрилье, летающей в тыл врага, работали пилоты-добровольцы со всех концов страны. Здесь были мордвин Фадеев, русский Холщевников, украинец Реут, татарин Зелендинов, армянин Багдасаров, узбек Иргаш Пазылов и другие.
Пилоты возили партизанам взрывчатку и мины, противотанковые ружья и бронебойные патроны, вывозили раненых. Но многих друзей партизан, таких, как Зелендинов, Шелест, Дергач, уже нет в эскадрилье.
Что случилось с ними после стольких отважных полетов? То же, что с Иргашем Пазыловым после его полета в короткую летнюю ночь. Об этом стоит рассказать.
Он шел ведомым за Евгением Реутом, летевшим к партизанам в пятьдесят четвертый раз. Полет был не из легких, – с земли, захваченной немцами, стреляли, и в небе проносились, как филины, фашистские ночные истребители.
Но вот Реут пошел на посадку и за ним на партизанский аэродром приземлился Иргаш Пазылов. Он подивился многолюдности лесной площадки. Самолеты окружила толпа, в которой были и женщины, и дети. Среди охраны летчик заметил девушек, вооруженных трофейным оружием. Пилотов угощали молоком и медом, пропахшим дымом пожаров.
На каждую машину погрузили трех раненых. Пилоты хотели включить моторы, как вдруг в толпе произошло движение и разные голоса тревожно заговорили: – Володьку-то возьмите!
– Не забудьте Володьку!
– Матвеич, принимай...
Пилот смутился, поняв, что ему дают четвертого пассажира, и сказал: – Товарищи, машина загружена.
В толпе почему-то засмеялись и после Паузы мягкий женский голос сказал: – Не бойтесь, Володьку поднимет.
Пазылов присмотрелся. По толпе из рук в руки передавали какой-то сверток. Вот он очутился у самолета. Стройная девушка легко вскочила на крыло и передала сверток на руки раненому Матвеичу. В полумраке сверкнуло белое личико, два блестящих глаза и соска, которую ребенок держал во рту важно, как трубку.
Размышлять о странном пассажире было некогда. В летнюю ночь каждая минута дорога. Реут пошел на взлет. За ним Пазылов. Он летел над знакомыми лесами и долинами, а мысль неотступно занимали вопросы: «Кто же такой этот Володька? Почему отпустила его в такое, странствование мать? Где его отец? Кем ему доводится этот Матвеич?».
Подрулив поближе к санитарной палатке, пилот помог внести раненых, а потом взял из рук партизана таинственного Володьку. Он всегда опасливо брал на руки грудных детей, боясь помять их своими сильными руками, и теперь нес ребенка, как хрупкий предмет, отставив его далеко от себя.
В санитарной палатке раненым дали горячего кофе.
– А Володьке можно? – спросил Иргаш врача.
Возникла небольшая дискуссия, и Володька получил в соску порцию не виданного им напитка. Он тотчас же начал спокойно посасывать его, как человек, привыкший ко всякой пище.
– Это Володя Гусаров, – сказал Матвеич. – Он последний в славном роду Гусаровых.
Пазылов весь превратился в слух. Он старался не проронить ни одного слова из истории таинственного пассажира с соской во рту.
– Гусаровы – наши знаменитые партизаны, – при общем внимании продолжал рассказ Матвеич. – Они вступили в отряд народных мстителей все, от мала до велика. Трое братьев погибли, уничтожив до сотни немцев. Отец их, Володькин дедушка, дрался крепко с немцами весной. Однажды штаб приказал ему уйти из деревни из-под удара, а старик уперся и говорит: «Из своего села не уйду. В нем родился, в нем и помирать буду...». Пришлось народу перестраивать план операции. Дали Кузьме Петровичу еще таких стариков, слабоватых на ноги, но упрямых, и велели держаться до крайнего, пока мы зайдем с флангов и с тыла...
Продержаться им надо было часов семь. Старик вырыл окоп у своего дома и из него орудовал. Штук шестнадцать «фрицев» сам лично уложил. Немцы уже вплотную подошли. Голоса слышно, а он стреляет и срамит их на все корки. Два раза успевал дом свой тушить от их зажигательных пуль и снова бился.
Последний раз его видели в толпе солдат. Прислонился он к стене, чтобы не упасть, – уже ранен был, – и опять их донимает: «А ну, выходи – семеро на одного!» Немцы побоялись подойти к старику и убили его из автоматов. Сильный старик был.
Сын его – отец Володькин – был у нас лучшим танкистом, то-есть выходил на любой танк с бутылкой, с гранатой, а перед смертью полностью натешился с ружьем Петра Великого, которое вы привезли. Очень видный из себя был мужчина, Иван Кузьмич Гусаров.
Один танк в том бою побежал вспять. Иван Кузьмич за ним вдогонку с противотанковым ружьем. Танк по дороге холмы и болота обегает, а он напрямик, догнал Иван танк и у коровьего брода подбил. Немцев, которые вылезли, истребил.
Его убил в спину подосланный к нам предатель...
Матвеич замолчал. В палатке было тихо. Только почмокивание ребенка нарушало настороженную тишину.
– Мать Володи выпекала нам хлебы. По нашим недостаткам подмешивала в них свеклу и картошку, но хлеб у нее получался, как пряник, ешь, не наешься. Заварной, бабушками завещанный. Хозяйственная и красивая женщина была. Немцы ее при захвате убивать не стали, а отобрали для угонки к Германию. Отборник подошел к ней, хлопнул по плечу, взял за подбородок, и говорит: – Гут фрау! Ты, мол, старайся, сын твой немцем будет, он уж русского языка не услышит, в германстве воспитается.
Это на нее окончательно подействовало. И на перегоне бросилась она бежать, спасая дитятю. Но от пули не убежишь. Ее, можно сказать, из автоматов изрешетили. Когда ее нашли в лесу, Володька жив оказался, а она уж похолодела. Наш доктор осмотрел ее раны и говорит: – Дивитесь, люди, материнской любви. С грудью, пробитой и опаленной немецкими пулями, наперекор смерти бежала эта женщина в темный лес, спасая ребенка своего от неволи...
Заметив, что летчики отвернулись и прячут глаза, Матвеич сказал: – Партизаны эту семью горько оплакивали. И вот остался только мальчонка один. Нашлись женщины, которые Володьку грудью кормили, пока на самостоятельную пищу не перешел. А потом вынесли постановление вывезти его на большую землю для спокойного воспитания.
Вот он и прилетел...
Последний представитель неукротимого рода Гусаровых взглянул на Матвеича и довольно сердитым и резким криком потребовал внимания к своим промокание пеленкам. Молодые медички занялись этой непривычной на войне операцией, а летчики пошли к самолетам.
Иргаш Пазылов сел под крыло, достал планшет и стал писать письмо родителям. Он был хорошим сыном и писал письма не реже чем через день. На этот раз он писал дольше обычного, рассказывая о своем полете в легендарный край, о маленьком Володьке, представителе стойкого рода Гусаровых. Письмо он закончил так: «Посмотрел я на девушек, убивших по десятку фрицев, посмотрел на мальчишек, убивших не меньше, посмотрел на стариков и подумал: «Как же я, Пазылов, людям в глаза посмотрю, если не убью ни одного фрица?» Мы, узбеки, гордились, что при советской власти появились у нас узбеки-инженеры, узбеки-врачи, узбеки-агрономы. Таперь будем гордиться том, что есть у нас узбеки-танкистм, узбеки-истребители, которым я решил стать, мои дорогие родители!
А что касается маленького партизана, было бы высокой честью для хорошего рода Пазыловых воспитать этого ребенка. И благодарю вас за то, что вы воспитали меня не трусом, и знаю, что сумеете так же воспитать и этого маленького сироту...».
Иргаш не был одинок в своих чувствах. Нечто подобное написали и Реут и многие другие. Короче всех получилось у Багдасарова. Он радировал в политотдел Узбекского управления Гражданского воздушного флота: «Можно взять в наш детский дом партизанских сирот...».
Начальник политотдела ответил: «Ходатайствуем прислать детей именно нам. Дом поставлен отлично. Обслуживают комсомольцы. Местность здоровая, сад две тысячи фруктовых деревьев. Заранее благодарим за высокую честь воспитывать детей героев».
Теперь в партизанских лесах готовят площадку для приема многоместных самолетов, а в Узбекистане ожидают с нетерпением маленьких представителей партизанского племени.
В партизанской же авиации снова убыль: следом за Шелестом и Зелендиновым, очевидно, исчезнут из части Реут и Пазилов. Тут уж ничего не поделаешь, – стоит человеку полетать к партизанам, и загорается он такой ненавистью к врагу и жаждой воинского подвига, что бесстрашная работа на геройских «уточках» кажется ему уже тесной. Хочется бить немца собственной рукой и как можно больше. Пилот чувствует в себе злость истребителя и размах штурмовика и требует пересадить его на боевую машину.
Шелест, Зелендинов, Дергач стали настоящими «крылатыми мстителями», принеся в авиацию нечто от неугасимого партизанского огня. Станут такими и еще многие. Каждому отцу можно пожелать послать сына на партизанские острова, как посылали предки наши сыновей в Сечь Запорожскую – поучиться ненависти к врагу и верности отчизне.
Стоят на тех островах среди бушующего вражеского моря исконные, русские люди, которые не уступили врагу ни шагу. Они либо побеждают, либо умирают на той земле, на которой родились.
Николай Богданов.
Действующая армия.