Николай Богданов 

Лобач вернулся
// Сталинский сокол 21.08.1942

Одни машины только что вернулись с боевого задания и заправлялись, другие еще не взлетели. В воздухе находилось лишь звено старшего лейтенанта Лобача, улетевшее на разведку. Мы знали, что Лобач отличный летчик. Он спас своего комиссара Николая Выдашенко, выхватив его из-под носа фашистов. Каким-то чудом ему удалось тогда сесть и взлететь с чужой территории, захватив в тесную кабину «Чайки» подбитого товарища. За ним числились и другие славные дела.

Мы решили дождаться его возвращения. Но вместо «Чаек» на аэродром пожаловали 15 «Юнкерсов» в сопровождении «Мессершмиттов». Первая партия бомб завыла, приближаясь к земле, и упала в стороне. Промазав с первого захода, немцы пошли на второй. Они летели тремя плотными пятерками, готовясь пикировать на стоянки самолетов. В эти мгновения и появилось вернувшееся с разведки звено наших «Чаек» и с хода спикировало на стаю «Юнкерсов». Немцы, не ожидавшие нападения, бросились врассыпную. Истребители погнались за ними, и вскоре мы встречали наших товарищей, садившихся с последними каплями бензина.

Приземлился один летчик, второй, не было только третьего – Георгия Лобача. Что с ним случилось, никто не знал. Погнался ли он за бомбардировщиками и сел, израсходовав горючее, или его зажали «Мессершмитты»?

Наступили сумерки, а Лобача все не было. И по настроению летчиков было видно – полк потерял своего любимца.

Вдруг на аэродроме что-то случилось, словно в тишине зашумел лес и пронесся порыв ветра. По зеленому полю аэродрома скакал всадник, нахлестывая лошадь. Лошадь была в хомуте, а всадник в комбинезоне и в шлеме.

– Лобач вернулся! – заревели во все глотки мотористы и бросились качать необычайного наездника. А ему не хотелось слезать с коня, и он гарцовал, потешая друзей зрелищем летчика на коне. Истребители хохотали, улыбался и в конце концов рассмеялся даже спокойный Сиднев.

Это был чудесный вечер, который до сих пор вспоминает весь полк. Машину, посаженную на «живот», быстро восстановили, и приключение Лобача вошло бы в историю полка хорошим рассказом. Но вскоре он вновь не вернулся, и теперь надолго. Товарищи видели, как он сбил «Хейнкеля-111», погнался за вторым и исчез. Не было его день, два, прошла неделя, другая, и уже едва, теплилась надежда на возвращение веселого Лобача.

Николай Выдашенко наводил справки в госпиталях и санитарных управлениях, но никаких следов своего друга не обнаружил. Тяжело переживал полк потерю Лобача. И вдруг в часть залетела открытка, желтая, помятая, как листок, оторванный и заброшенный бурей. Чужим и неверным почерком Лобач сообщал адрес своего госпиталя, и больше ничего. По скупым строчкам друзья поняли, что дело его плохо. Видно и сил не было написать больше.

Секретарь партбюро Быркин немедленно написал письмо администрации госпиталя, а Выдашенко – самому раненому. Тут же решили снарядить человека, чтобы отыскать и навестить любимца полка.

Что же случилось с Лобачом? Сбив одного бомбардировщика, он атаковал второго. Сошелся на встречных курсах, обстрелял, сделал переворот, чтобы насесть сверху, и вдруг маневренная и всегда послушная «Чайка» не послушалась его. Выравнивая самолет, он почувствовал тупую боль в правой ноге. Хотел пошевелить ею и не смог, хотел поджать под себя, но и из этого ничего не вышло.

– Правая нога не убирается, – сам с собой пошутил Лобан. Но тотчас же неприятно закружилась голова, и, не дотянув до своего аэродрома, истребитель посадил машину на первой попавшейся поляне. Он попал в какой-то санитарный батальон, потом в санитарный поезд и, увезенный в глубокий тыл, потерял свой родной полк.

Рана оказалась скверной. Нога посинела и раздулась. Врачи покачивали головами и говорили страшное слово: «Ампутация...». Лобач понял, что ему хотят отрезать ногу. Он протестовал, доказывал, что для него лучше смерть, чем потеря способности летать, но для хирурга он был обычным пациентом, среди которых не нашлось еще ни одного, кто пожелал бы отрезать руку или ногу. Доктор же ненавидел слово «смертность» и хотел во что бы то ни стало спасти жизнь человека.

Хирург стоял над летчиком, принимая решение. Истребитель Георгий Лобач, гроза фашистов, лежал перед ним совершенно беспомощный. Этот момент был опасней самого рискованного положения в воздушном бою. Там, – думалось ему, – могли притти на помощь верные друзья его – бесстрашный Каштанов, искусный Коряев, стремительный Бакал, а сейчас они далеко, не подлетят, не избавят от опасности. И действительно, кто знает, что случилось бы с Лобачом, если бы не было в полку священного чувства товарищества, если бы парторг Быркин, получив открытку, в тот же день не послал письмо в госпиталь. В самую решительную минуту врач Серафима Павловна сказала хирургу: – Попробуем рискнуть. Вы посмотрите, что пишут о нем из его полка. Это замечательный летчик, он сбил много немцев, рискуя собой, спас товарища.

Хирург взял листок бумаги, исписанный на обеих сторонах, и прочел. Затем он посмотрел на лицо летчика, покрытое потом, задумчиво взял руку, умевшую отлично управлять самолетом, и нащупал пульс храброго сердца, словно проверяя выдержит ли оно еще одно испытание.

Стоило удалить зараженную ногу, и опасность для жизни летчика сразу бы миновала. Оставить же ее еще хотя бы на сутки – значило рискнуть тем, что местное заражение может перейти в общее и дело кончится смертельным исходом. Хирург имел все основания ампутировать ногу, не погрешив ни против закона, ни против совести. Не пожелай он рисковать, и Георгий Лобач вернулся бы к жизни, но никогда не возвратился бы в свою часть. Далекий голос из полка поддержал доктора. Хирург проникся к истребителю особым чувством и решил побороться за его летное будущее. И борьба началась.

Сознание то возвращалось к летчику, то уходило. Он часто бредил, и ему снился один и тот же кошмар, – будто он сбит в воздушном бою, искалеченный, не может больше летать. Просыпаясь, он хотел улыбнуться, но, ощупав ногу, убеждался, что это не сон, а действительность. Опухшая, синяя нога стала врагом его тела. Она посылала в кровь заразу.

Чтобы перебороть заражение, ему влили в жилы чистую, здоровую кровь девушки-патриотки. Не помогло. Болезнь развивалась, и сердце, ни разу не дрогнувшее в бою, работало все слабей. Его поддерживали лекарствами, за ним ухаживали, как за уставшим мотором. После второго переливания крови Лобачу стало легче.

Когда спала температура и опасность, казалось, миновала, у него наступил упадок сил. И в эту тяжелую пору опять поддержала его весть из родного полка. В письме сообщалось, что полк продолжает драться, летчики его награждены, в частности, он, Георгий Лобач, награжден орденом Красного Знамени. Товарищи поздравляли с орденом и с присвоением звания капитана. Закрыв глаза, Лобач долго лежал неподвижно, вызывая в памяти вечер, когда он, радостный и здоровый, примчался на аэродром верхом на колхозном коне... И увидев слабую улыбку на его лице, опытная сестра Маруся Булова сказала своей сменщице Августе Коврижных: – Будет жив!

Она видела много смертей и выздоровлений и никогда не ошибалась.

Лобач пошел на поправку. Глаза сделались опять ясными, появился аппетит. Смерть отступила. Нога опала, стала своей, больше уж не болела, но Лобачу казалось, что она приходит в норму слишком медленно. Это были мучительные дни. Ему снова хотелось в бой, а врачи держали на койке и на костылях. Замечая, как часто смотрит он на небо, Маруся Булова говорила: – Да вы не тоскуйте, еще навоюетесь. Тоска поправке мешает...

Лобач старался отвлечься, но мысли все время вертелись вокруг полка. Как придет он, как встретят его, на какой лесной поляне застанет он полк и услышит знакомый крик друзей: «Лобач вернулся!». Настанет ли такой день!

Такой день настал. Когда Лобач вступил на измятую колесами траву аэродрома, он зашатался, как пьяный, от радости и счастья. И чуть не заплакал, увидев самолеты. Ему стало радостно оттого, что снова он среди друзей, и горько оттого, что друзья обнимают осторожно, как больного, и относятся недоверчиво к его способности летать.

– Ты сначала на «Ишачке» попробуй. Ты не сразу...

– Самолеты у нас новые, ты таких еще не видал! – разговаривали с ним, как с маленьким, который после болезни разучился ходить.

Сможет ли он летать и сбивать, как прежде? Об этом думали товарищи: то же самое думал и Лобач. Долго он проболел. Многое изменилось на войне. Весь полк пересел на новые самолеты, куда быстрей и грозней «Чаек».

Капитан скорей хотел ринуться в бой и разрешить свое сомнение. Но он выдерживал себя. Приучился в госпитале к терпенью и, не стесняясь науки, сперва вылетел на учебно-тренировочном самолете, затем на «Ишачке» и только тогда перешел на боевой самолет. С каждым днем тренировки на лицо его ложился хороший, здоровый загар.

– Капитан набирает сил! Входит в форму, – говорили мотористы, как знатоки летного искусства, наблюдая его полеты.

Недавно нам довелось вновь побывать в этом гвардейском полку, только что награжденном орденом Красного Знамени. И первое, что бросилось в глаза, – какое-то тревожное ожидание. Оказывается, в воздухе дольше других задержался Лобач. С земли видели, как он сбил «Мессершмитта» и погнался за вторым...

– Мало ему было одного, понимаете подайте ему второго! – сердился гвардии майор Соболев.

И в эту минуту среди летчиков прошел говор, и мы услышали отрадный возглас: – Лобач вернулся!

Он подрулил к стоянке, выбросил ногу из кабины и, оседлав самолет, как лошадь, сказал:

– Одному вонзил, а другой убежал. Все-таки еще один есть... – И счастливая улыбка заиграла на его загорелом лице. Это был уже второй самолет, обитый Лобачом после выздоровления. Накануне он сбил первого «Мессершмитта», но еще не уверился в своей силе, думая, что ему просто повезло. Сегодня, подкрепившись вторым «Мессершмиттом», да еще «форсированным», он улыбался, не стесняясь, и командовал друзьям: – А ну-ка, давайте мне перо и чернила, напишем моим медикам всю правду Одно письмо хирургу, другое Серафиме Павловне, третье Марусе, четвертое Густе, – пусть радуется за больного вся медицинская родня!

Он взял в пуки перо и задумался: – С чего же начать-то?

Улыбнулся его старый друг гвардии батальонный комиссар Коряев и сказал:

– Пиши: «Мои дорогие друзья! Сегодня после своего возвращения я вогнал в землю уже второго фрица и чувствую, что это не последний. Целую, обнимаю. Спасенный вами гвардии капитан Георгий Лобач». Вот и все!

Николай Богданов.