Братья Тур 
// Сталинский сокол 06.08.1943

Лёля

Эта девушка проделала с БАО длительный, тяжёлый путь – от горящего Минска на восток, а потом по дороге наступления к месту нынешнего базирования. И поэтому к ней привыкли, как к неот'емлемой части, как к непременному спутнику в горестях отступления и в радостях побед.

За эти долгие месяцы батальон переменит множество аэродромов, обслужил десятки полков. Менялись люди, материальная часть, раненые лётчики уезжали в тыл и возвращались, а она, эта девушка, была бессменной. И, приезжая из госпиталей, выздоровевшие лётчики с радостью встречали ее, молодую, золотоволосую, спешащую с дымящейся тарелкой борща, на подносе.

Ее звали Лёля. Самое это имя, простое и одновременно исполненное легкости и изящества, как-то совпадало с ее внешностью, – ничем не выдающейся, но вместе с тем обладающей притягательной силой. Широко открытые серые глаза, с удивленной девичьей наивностью глядящие на мир, иногда загорались озорной смешинкой. Расплавленное золото волос катилось из-под берета по крутым сильным плечам. И даже веснушки на слегка вздернутом носу придавали ей какую-то особую, живую прелесть.

За обедом, в перерыве, между трудными, далёкими полётами, когда летчики, штурманы и стрелки вваливались в столовую в тяжелых унтах и с болтающимися косичками шлемофонов, каждый из них стремился подольше задержать Лёлю у своего стола, обмениваясь с ней как бы незначащими, по пронизанными внутренним нежным смыслом, репликами.

– Ну, как слетали? – спрашивала Лёля.

– Сходили неплохо, – отвечали лётчики, усталые после далекого бомбардировочного рейса.

– Ночью опять пойдете?

– Да. Придётся, Лёлечка, побомбить за твоё здоровье...

– Туда же, куда днём?

– Эге ж, малютка...

А по вечерам, когда назойливая «мура» не давала летать, приковывая самолёты к земле, и в просторной землянке столовой отодвигали столы, штурман Стёпа Подгайный растягивал мехи своего баяна, наигрывая фокстроты и вальсы, около Лёли образовывалась очередь желающих танцовать с ней. И она с хохотом и веселыми шутками записывала партнеров на десятый танец.

Склонив голову к плечу своего кавалера, она плыла в танце, смеясь и болтая под рокот баяна о разных мелочах летной жизни.

– Как новая матчастъ, Вася? Как мотор? Говорят, Серёжа женится на Вале... Куда полетите завтра? На склад привезли зубной порошок... Верно ли, что на наш аэродром прилетает полк истребителей?

В последнее время Леля иногда уезжала на попутном грузовике БАО в соседний городок, где проживала ее тётка, эвакуированная из Минска. Возвращаясь оттуда, Леля рассказывала о её детях – трехлетней Вале и пятилетием Сереже – и удивительно забавно копировала их смешную детскую болтовню.

На аэродроме вот уже долгое время базировался бомбардировочный полк, летавший в глубокие немецкие тылы. И с этим полком Лёля как-то особенно свыклась и подружилась – вероятно, из-за длительного его пребывания на этой базе когда летчики получали письма от своих семей, они обычно читали их Лёле, показывали ей фотографии своих жён и ребятишек, украдкой, как это делают мужественные и сильные люди, немного смущающиеся проявления своих чувств.

Однажды на аэродром налетели вражеские бомбардировщики. Зайдя со стороны солнца, два десятка «Юнкерсов», прикрываемые «Мессерами», сбросили бомбы на лётное поле. Леля не растерялась во время налета и с решительностью, удивительной в этой девушке, отказалась даже пойти в укрытие, а наблюдала бомбёжку с презрительным спокойствием, стоя у ангара. Было нечто необыкновенное в этом пренебрежении опасностью, и лётчики как подлинные знатоки мужества справедливости оценили ее храбрость лаконичней репликой:

– Ну и геройская баба!

Когда гонимые нашими «ястребками» «Юнкерсы» скрылись за горизонтом, серебристо поблескивая на огромной высоте, Леля в неулёгшейся еще пыли разрывов помогала переносить нескольких раненых и оказывать им первую помощь.

– Вот мазилы... – иронически говорила она о немецких лётчиках, – только лётное поле повредили. Вот наши бомбят – это да!

После этого случая репутация храброй девушки прочно утвердилась за официанткой из летной столовой. Это еще больше расположило к ней сердца.

...И вот в одно свежее летнее утро приехала с термосом другая официантка – Тоня. Когда лётчики с оттенком обиды и разочарования спросили, где Лёля, Тоня ответила, что ночью Лёлю арестовали.

А еще через некоторое время лётчики и техники полка сидели в зале деревенской школы, где военный трибунал судил немецкую шпионку Елену С.

Оказалось, что...

О, это почти традиционное «оказалось»! В этой шаблонной формуле заключена та неожиданность, с какой люди, представшие перед нами в мирном и привычном обличии, внезапно разоблачаются как преступники и негодяи. Но быть может, если бы мы были более внимательны к нашим случайным знакомым и спутникам, это стандартное «оказалось» не заключало бы в себе подчас такой удивляющей нас неожиданности...

Одним словом, оказалось, что Лёля – опытная немецкая шпионка, так сказать, шпионка по крови, по наследству. Отец ее Леопольд Б., обрусевший немец, был арестован еще царской разведкой в первую мировую войну как германский шпион при попытке выкрасть планы крепости Ивангород.

Когда немцы в 1941 г. вступили в маленькое местечко под Минском, где жила Лёля, ей сразу же вызвал к себе начальник гестапо.

– В нашей картотеке, – скачал он, – среди имен наших бывших сотрудников значится имя вашего покойного отца, славно послужившего на пользу Германии. В ваших жилах, девушка, течёт половина немецкой крови. Вы будете продолжать дело вашего папаши...

И Лёля начала продолжать отцовскую «работу».

Конечно, тётя, якобы проживавшая и соседнем городке, куда Лёля частенько наведывалась на попутных машинах, при проверке оказалась не тётей, а «дядей» – резидентом немецкой разведки. Получая от своих «друзей»-лётчиков новости о направлении и характере подготовляемых операций, о качестве и свойствах новой материальной части и прочих интересующих ее вещах, Лёля систематически отвозила свой «товар» резиденту, владевшему радиопередатчиком и сообщавшему полученные новости своим хозяевам.

Обо всём этом подробно рассказал на допросе арестованный и разоблачённый резидент.

Лётчики и техники, делившиеся е Лелей «невинными» сведениями, встречая во время полёта на пути к цели неожиданную засаду вражеских истребителей или же усиленный огонь зениток, не подозревали, что это результат их дружеских «бесед» с официанткой столовой.

Техники, лётчики, штурманы, стрелки сидели в зале суда гневные и в то ж время красные от стыда. От стыда за самих себя. От стыда за собственное простодушие, за собственную откровенность, за собственную доверчивость. От позора легшего на их воинскую совесть.

Ибо нет большего позора для советского человека, чем быть одураченным шпионом и стать невольным пособником его отвратительных преступлений.