Братья ТУР 
// Сталинский сокол 02.10.1943

На чердаке

Рассказ

Глубокой ночью «Дуглас» на большой высоте перевалил линию фронта и, сбросив газ, стал кружить над лесной поляной. Внизу угрюмо чернели леса. Лейтенант Ярцев открыл дверцу кабины и скомандовал: «Прыгать!». Дубенко и Неймарк один за другим деловито ушли в чернильную тьму. Вслед за ними, крепко пожав руку второму пилоту, нырнул в ночь Ярцев. Самолёт начал резко набирать высоту, а три тёмных расплывчатых силуэта, как медузы в морской глубине, качаясь, медленно поплыли вниз, к земле, в плотные недра ночи.

Ощутив под ногами почву лесной опушки, покрытую сырыми осенними листьями. Ярцев, Дубенко и Неймарк освободились от парашютов, потом зарыли их здесь же, под деревьями. На мгновение каждый из десантников испытал лёгкое чувство грусти, предавая погребению эти принесшие его сюда шёлковые крылья, как будто можно было снова подняться на них в небо и перелететь к товарищам, оставшимся там, на «большой земле».

Потом Неймарк проверил, не пострадала ли от толчка при приземлении рация – сердце их группы, их голосовые связки, хрупкая незримая проволока, связывающая их с советским миром, который отсюда, из ближнего немецкого тыла, сразу же начинал казаться особенно дорогим и прекрасным, – миром, где громко звучали из рупоров радостные сводки Информбюро и музыка Чайковского, громы московских салютов и русские мелодии.

Очутившись в немецком тылу, Ярцев, Дубенко и Неймарк вгляделись в зелёные болотные огоньки фосфоресцирующего во тьме компаса и пошли к месту назначения.

Это были бывалые десантники, – из того племени бесстрашных молодых людей, которые прыгают ночью на вражеские аэродромы и, забрасывая гранатами часовых, жгут немецкие самолёты, чтобы затем соединиться с партизанами и вернуться домой за новым заданием. Каждый из них мог бы рассказать десятки рискованных до неправдоподобия историй, участником которых ему довелось быть. Галактион Ярцев, в недавнем прошлом студент-физик, прыгал вместе с отрядом на одну из вершин Кавказа, выбивая оттуда немецких альпинистов горно-стрелковой дивизии генерала Ланца. Иосиф Неймарк, курчавый сын Одессы, приземлялся у партизан в Карпатах, гулял в холщёвых гуцульских штанах и в зелёной шляпе с пером по улице Легионов во Львове. А Степан Дубенко, пчеловод из-под Полтавы, человек тихой души, любивший по вечерам рассказывать о жизни пчёл, зарезал охотничьим ножом немецкого генерала в Минске, в его штабе, и принёс «домой» тяжёлый штабной портфель с секретными документами. И вот сейчас эти три человека выполняли будничную, «черновую» работу по заданию войсковой разведки. Для любого из обыкновенных людей эта работа казалась бы пределом риска и дерзновенного героизма, но для десантников была именно работой в повседневном и профессиональном значении этого олова. Каждый из них, избравший во имя родины соседство со смертью своим ремеслом, в совершенстве владел пистолетом, кинжалом, радиопередатчиком умел неслышно ползать пo-пластунски, находить дорогу по звездам, ориентироваться я любой местности, владеть клавиатурой своих мышц, тренированных и подчиняющихся велениям разума. Десантники привыкли уходить в свои далёкий путь, не унося никаких документов, но в их сердцах как бы хранились мандаты, подписанные и скреплённые великим именем родины. И попадись они в руки врага, легче было бы, вероятно, заставить заговорить деревянный столб, чем разжать их губы.

Три десантника прошли лесом, потом пробрались полем гниющих чёрных прошлогодних подсолнухов и вышли к Дедовке. Это была полуразрушенная деревня, покинутая, по данным разведки, населением и войсками неприятеля. Здесь, с чердака дома они должны были просматривать рокадную фронтовую дорогу и сообщать по радио о передвижениях противника.

В лиловой мути рассвета разведчики вошли в безлюдную деревню и устроились на чердаке двухэтажной школы. Отсюда хорошо контролировалось шоссе и в слабом блеске занимающегося утра чётко были видны немецкие тягачи и бронетранспортёры, везшие к передовым мотопехоту и пушки.

Маленький коротковолновик, над которым склонился Неймарк, непрерывно посылал через фронт донесения о жизни дороги, наблюдаемой Ярцевым, в то время как Дубенко озирал местность на случай опасности. Разведчики мало говорили, занятые привычной работой. Только в середине дня они вскипятили себе чай и поев консервов с галетами, продолжали передавать радиограммы.

Неожиданно к концу дня в деревню вошел стрелковый немецкий полк в полном походном порядке – с тылами, мотоциклами связи, кухнями и восьмитонными шкодовскими грузовиками. Штабной автобус под'ехал к зданию школы, и офицеры в золотых очках и с лакированными проборами заняли дом, на чердаке которого находились три советских разведчика В комнатах школы застрекотали машинки запищал зуммер телеграфа. Вокруг здания расхаживали часовые.

Полк, видимо, остановился в селе надолго. Задымили немецкие кухни на мягких резиновых колёсах. Вестфальские кузнецы с толстыми шеями ладили молотами прочные обозные брички с высокими козлами. Из ближней хаты зазвучал, запел чужую песню аккордеон...

Одним словом, Ярцев, Дубенко и Неймарк оказались отрезанными на своём чердаке и, кроме того, – под угрозой, что их ежеминутно может обнаружить какой-нибудь забредший сюда фриц. Но по молчаливому неписанному закону разведчиков они не много говорят об опасности. Говорить об опасности – дурной тон для десантников, попавших в передрягу.

– Ну и компот! – сказал, усмехнувшись, Неймарк.

– Да, вариант не из самых блестящих, – произнёс Ярцев.

– Эге ж, мось пане... – крякнув, подтвердил полтавский пчеловод и неспешно стал переобувать сапог, поудобней перематывая портянку.

На этом и закончилось «бурное» обсуждение создавшегося положения ввиду абсолютной ясности последнего. Разведчики продолжали свою работу. И смеем вас уверить, уважаемый читатель, если бы сторонний, неосведомлённый человек поглядел на их деловые, спокойные лица, вряд ли он подумал бы, что это советские разведчики, очутившиеся на чердаке дома, занятого немецким штабом.

А в штабе внизу стучали машинки, густым басом на баварском диалекте ругался в полевой телефон полковник, розовощекие офицеры хохотали, рассматривая порнографические открытки.

– Вот и хорошо: работы прибавилось. – сказал Неймарк, услышав, как командир полка отдавал по телефону приказы. – Придется потребовать за сверхурочные. Кроме того, раз профессия у нас стала вредной, значит, по колдоговорy полагается молоко...

И он, живший среди немецких колонистов под Одессой и знавший с детства их язык, тотчас же стал посылать на крыльях коротких волн, сквозь огненную толщу линии фронта, оперативные приказы немецкого полковника, не подозревавшего, что буквально над его головой работает рация советских разведчиков.

К исходу третьих суток у разведчиков тончились продукты. Когда Дубенко вынул из рюкзака последний сухарь и разделил его на три части, ребята только молча поглядели друг на друга и ничего не сказали.

На шестые сутки Дубенко, стоявший на своём посту с автоматом, услышал тяжёлое гудение пчёл в мареве знойного июльского дня. Внезапно он увидел яблоню в белых венчальных цветах. Пчёлы бились над её ветвями в стеклянном воздухе и гудели...

Подойдя к опустившемуся на колени Дубенко, лейтенант Ярцев увидел, что глаза его открыты и в углах серых губ блестят капельки пены, но руки крепко сжимают автомат. Когда Дубенко, придя в себя, рассказал о своих пчёлах Неймарку, курчавый радист признался:

– Между нами говоря, я уже второй день слышу шум черноморского прибоя... А когда закрою глаза, качаюсь на шаланде, набитой скумбрией и бычками... Ты бы сейчас с'ел жареную скумбрию, Степа?

Голод шумел в ушах разведчиков южным морем, пчелиными ульями, глухими колоколами тяжелой вязкой крови, медленно бьющей в виски. А Ярцев, обладавший ястребиным зрением и сухим рассудком математика, однажды, глядя на дорогу, явственно увидел университетскую аудиторию и старого профессора Аршинцева, обращающегося к студентам: «Итак, мои молодые коллеги, вы впервые переступили порог, нашей альма-матер для того, чтобы постигнуть высоты человеческого познания...».

Снизу, из кухни, доносились запахи жареного сала, треск яичницы на сковородке, блаженное благоуxaние дымящегося борща.. И это туманило мозги голодных парашютистов горячим и яростным хмелем, заживо последнюю злобу – наплевать на всё и бросить вниз гранату! Обессиленные голодом и возбуждённые ежеминутной опасностью, разведчики все же продолжали непрерывна контролировать дорогу, и маленький радиопередатчик ни на секунду не прекращал своей работы.

Вечером восьмого дня послышался приближающийся артиллерийский гул. Он звучал, как благовест. Он рос и приближался, как грохот горного обвала. Разведичики поняли – наши наступают.

Немецкие связисты бросились снимать провода. Штабные писаря, суетясь, грузили в автобус кипы бумаг, несгораемый шкаф, карты. Меж тем артиллерийская лавина всё приближалась. Слышался треск пулемётов, близкие автоматные очереди. Офицеры спешно вскакивали в автобус, огромный корпус которого сотрясался, содрогаемый заведенным мотором.

И в этот миг, когда штабной автобус уже должен был тронуться с места, разведчики. собрав последние силы, спустились вниз. Ярцев бросил гранату в пузо многотонного автомобиля. Дубенко с автоматом стал у задней дверцы, а Неймарк, войдя в покорёженный автобус, галантно скомандовал оставшимся в живых:

– Господа офицеры, прошу выйти, приехали...

В это время на окраину уже влетели наши танки, и автоматчики, соскакивая с брони. увидели десантников, голодных, но улыбающихся от счастья. Неймарк сказал удивлением танкистам, озорно блеснув усталыми глазами:

– Ребята, не найдётся ли у вас сухаря? Понимаете, у нас сегодня утром был очень легкий завтрак...