Сергей Михалков
Пятисотая ночь
// Сталинский сокол 13.11.1942
Эта ночь началась в 18.30. Фронтовая летная ночь, полная многозначительных сочетаний световых сигналов, скользящих по небу лучей, красноречивых разноцветных огней ночного старта.
* * *
Гудит железная печурка. Под плащ-палаткой, разбитой на старте, тепло, темно и поминутно звонит телефон.
* * *
На старте вспоминали Шарашкина.
* * *
Светало. Полковник дремал рядом с шофером. На горизонте всплескивали зарницы. Где-то далеко били зенитки. И кто знает, может быть на этот раз пролетевшему над нами ночью «Ю-88» уже не было дороги назад, в свое звериное логово.
Словно возбужденные огнями, в яростном нетерпении зафыркали, заревели на темных окраинах поля моторы боевых машин. Кончалась подвеска бомб. Торопились оружейники, закрепляя «тяжелые», втягивая на тросах в распахнутые люки самолетов кассеты с «мелочью». Карманными фонариками последний раз обшаривали мотористы и техники свое хозяйство, проверяя все то, от чего зависит нормальная жизнь самолета в воздухе. Через несколько минут дальние бомбардировщики должны были итти в воздух.
А на старте майор Скворцов «отстреливался» из ракетницы от наседавших на него «У-2».
– Вот насекомые! – ругался майор. –Откуда только их сегодня навалило! Надают с неба, как пчелы на улей!..
«У-2» почти бесшумно шли на посадку. Каждый сам себе ярким снопиком света из-под левого крыла подсвечивал землю у своих колес.
– Ну, куда ты лезешь?! – и майор сердито просигнализировал ракетой только что севшей и рулившей прямо на него машине. «Насекомое» взяло левее и, обиженно урча, прорулило в темноту мимо старта. А в небе уже делала заход на посадку другая машина, и опять майор стрелял в нее красной ракетой.
На старт выруливает бомбардировщик.
Штурман эскадрильи капитан Вашуркин поведет машину на запад.
Летчики говорят про Вашуркина: «Шутник на земле и злой в воздухе. Летать с ним – нужно нервы иметь. Пусть немецкие зенитки хоть как бьют! Штурман где попало бомб не сбросит». «Попробуй только отверни от цели, я тебе на земле голову отверну! – и кулаком погрозит летчику. – Что же мы сюда лягушек в болоте бомбить прилетели?».
...Уже который раз склоняется по облачному горизонту плотный луч приводного маяка. Вот он на мгновение остановился, уперся в облако, замер и бесследно погас.
Старшему лейтенанту Махневу разрешен вылет по особому боевому заданию. «Боги-метеорологи» дали погоду: циклон над заливом останется у Махнева правее. Можно лететь в глубокий тыл противника.
Экипаж Махнева давно готов к вылету. Скажи ему – лететь без погоды, он к без погоды полетел бы. И не от безрассудного легкомыслия, а от уверенности в своих силах, в материальной части машины, от веры в своего смелого и спокойного командира.
Что за человек этот Махнев? Маленький такой, из себя невидный. Пришел в полк. Научили его летать ночью. Привык.
Спросишь у Махнева: «Что ты любишь?» – он, не задумываясь, ответит: «Летать!». «А чего тебе, Махнев, больше всего в жизни хочется?». «Летать!».
А летает Махнев в любых условиях, не зная страха, уверенно. В облаках, как рыба в воде, себя чувствует. Никогда не блуждает. Хорошо летает! За что берется, то ему удается. Риск любит, но на рожон не лезет. Сначала все обдумает, рассчитает, с экипажем посоветуется, семь раз примерит и один раз выполнит, что задумал. А где один, там и второй!
Другой летчик вернется с задания и, пока ему вновь машину заправляют, бомбы подвешивают, в сторонке отдыхает, знать ничего не знает, ведать не ведает. Приготовят машину, позовут летчика. Он сядет и полетит. А Махнев прилетает, к нему оружейники: «Товарищ командир корабля, сколько вам вешать и каких?». «Столько-то и столько-то, таких-то и таких-то».
Машина готова. Махнев лично фонариком все осветит, проверит, как и что, все ли в порядке, и только тогда лезет в кабину, запускает моторы.
Летает Махнев с тремя штурманами. Они у него сменные. Если один штурман заболеет, другой его подменяет, потому что не может летчик Махнев не летать. Такой у него характер.
Брали экипажи нормальную бомбовую нагрузку. Махнев увеличил ее на 200 килограммов. Потом посоветовался с экипажем, с техником, с оружейником, еще увеличил бомбовую нагрузку. Потом рассчитал с карандашом в руке: если на ближнюю цель лететь и горючего ровно столько брать, чтобы до цели дойти и с небольшим запасом домой вернуться, можно еще одну бомбу поднять. Взялись другие летчики за карандаши, начали все подсчетами заниматься.
А Махнев еще сотку прибавил, отбомбился, домой прилетел, говорит: «На этой машине умеючи и больше потянуть можно. Надежная машина. Придет, время, подниму!».
Наградили Махнева недавно орденом Ленина.
– Все ордена у него впереди, если так летать будет и не зазнается, – говорит полковник. – По-суворовски воюет – делает на войне то, что другие почитает за невозможное.
Таков русский летчик старший лейтенант Махнев.
...Самолет Махнева быстро выруливает на старт, резко останавливается у светящегося «Т» и просит взлета. Старт отвечает. Летчик дает газ. Взревели трехлопастные винты моторов, оторвали, подняли, понесли над землей тяжелую боевую машину. Стремительно уходя в темноту и набирая высоту, самолет Махнева идет в 133-й ночной полет.
Все самолеты в воздухе. Стартовые огни потушены. Земля становится суше. Подмораживает. Над полем звездное, холодное ноябрьское небо. Не нанеся большой потери миру светил, падает какая-то безвестная звезда. Вдруг сильный, широкий луч прожектора пересекает небо. Он проверяет, ощупывает каждую пядь звездного простора. В одном из квадратов неба летит немец. Ухо ловит далекий, едва слышный, шмелиный гул мотора, с назойливым металлическим накатом.
Теперь на помощь первому лучу спешит второй. Он возникает так же мгновенно из-за дальнего леса. И еще два луча с северо-запада и северо-востока включаются в охоту за невидимым зверем. Четыре луча попеременно спускаются вниз до горизонта и снова поднимаются ввысь. Лучи ведут поиск. Они скрещиваются, расходятся, сходятся вновь, иногда неожиданно замирают и ждут, не войдет ли хищник в их ослепительные сети.
И вот, наконец, он попадает в слепящий плен. Четыре луча торжествующе скрещиваются на нем и ведут по небу разбойника, не давая ему улизнуть в спасительную темноту.
С окраины аэродрома «на-глазок» затявкала зенитка. Разрывы снарядов провожают серебряную, медленно уходящую цель. Немец на исходе лучей. Один за другим гаснут прожекторы, и только тот, который первым поймал немца, не в силах расстаться с ним и все еще держит его, уходящего в ночь.
– «Ю-88», – говорит майор Скворцов. – Высоко шел...
А дело было так.
Далеко от линии фронта, на берегу тихого рыбного озера, в сосновом лесу, немцы открыли что-то вроде дома отдыха для высших офицерских чинов. Через все посты и заставы до ночников-бомбардировщиков молнией дошла весть, полная гнева, ненависти и горечи за русский сосновый лес, служивший некогда местом отдыха для выздоравливающих детей.
Экипаж Шарашкина, забрав сколько может потянуть машина боеприпасов, рассчитывая попасть в самый разгар офицерского веселья, в полночь вылетел на задание. Выйдя из облаков прямо над главной дачей, экипаж обрушил на цель первую порцию бомб. На малой высоте проносясь над верхушками озаренных пожаром сосен, летчик, радист и штурман с ожесточением расстреливали бегающих и лежащих на земле офицеров. Сделав семь заходов и истратив все боеприпасы, экипаж ушел домой, оставив за собой тринадцать очагов пожара.
– Фрицам еще второе блюдо к столу не подали, а мы уже со сладким прилетели! – возбужденно докладывал Шарашкин. – Многим из них пожизненный отдых дали!
Уставший за ночь майор Скворцов принимал на старте последние машины. Вернулись «ночники» – старшие лейтенанты Поветкин и Хачатуров. На вражеском аэродроме уже третий час рвались склады боеприпасов, подожженные штурманом Губко. Далеко за линией фронта, в тылу врага, лежали на шоссе советские газеты, разбросанные Махневым. Легкие облака быстро бежали по небу, изредка задевая меркнувшую на рассвете луну.
Кончалась пятисотая фронтовая ночь.
Северо-Западный фронт.